Библия – удивительно гармоничная книга, и это - несмотря на то, что писалась она в течение нескольких сотен лет несколькими десятками авторов, никогда в глаза друг друга не видевшими, а, стало быть, не могшими «сговориться» заранее о том, что и как написать. Как филолога меня в ней не перестаёт поражать, кроме её совершенно уникального содержания, ещё и то неповторимое и мгновенно узнаваемое – стоит лишь прочесть или услышать даже порой один единственный стих – ощущение единства и цельности, насквозь пронизывающих весь её текст. И это, конечно, не случайно, ибо истинным и единственным Автором Библии является единый и не неделимый Дух Божий, водивший пером, чувствами и помыслами пророков, летописцев, псалмопевцев и апостолов, послушными руками которых это особое Божие откровение обрело словесную форму и письменное выражение.

Впрочем, наверное, не ошибусь, если скажу, что ощущение это возникает не всегда, и зачастую мы слышим как раз не столько Слово Божие, обращённое к нам, сколько – наш собственный голос, про себя или вслух твердящий знакомые с детства или, наоборот, только что впервые прочитанные нами строки, никак не складывающиеся ни во что цельное, никак не наполняющиеся смыслом, духом и силой, отличающими разного рода человеческие писания, от Священного Писания – Библии. В течение многих лет я читал Библию именно так, пытаясь своим собственным усердием и литературоведческим умением раскусить секрет её воздействия на лучшие умы и сердца стольких времён и народов. И только совершенно отчаявшись и разуверившись в своей собственной способности проникнуть в её тайны и воззвав к Господу за помощью, я вдруг раскрыл для себя Библию именно так, как её и должно понимать и воспринимать: как Слово Божие, обращённое от Творца вселенной к своему возлюбленному творению – человеку. Только тогда всё в ней стало становиться на свои места, когда я поставил себя на своё место – смиренного и благодарного слушателя и исполнителя Его благой воли.

 Хотя, что греха таить, и нынче со мной бывает, что держу я в руках Библию, перелистываю её страницы, схватываю отдельные строки и стихи, но никак они не соединяются в единое целое. И тогда я начинаю корить себя в нерадивости и принимаюсь читать ещё старательнее, от чего – удивительное дело! – смысл не становится мне, ну, нисколько яснее. «Но как же так?» – восклицаю я в душе: «Чему же меня в семинарии учили? Какой-такой приём экзегетики мне надо сюда применить, чтобы заставить Дух Божий заговорить со мной?» При этом, понятно, последний смысл прочитанного улетучивается окончательно, а остаётся только моё собственное эго, раздосадованное на Бога, не желающего, видите ли, откликнуться на мои пытливые искания и воздать мне сторицей за моё усердие...И так, пока я не спохвачусь и не принесу Господу в душе моей покаяния за то, что возомнил себя способным проникнуть в бездонные глубины Его премудрости, вкусить сладости Его любви и милости, почерпнуть Его силы – без Его на то благоволения. К счастью, с возрастом и опытом, эти мгновения наступают всё раньше, и только тогда-то и оказываются полезными и действенными все те экзегетические принципы и приёмы, которые за столетия выработало христианское богословие.

Один из таких принципов мне представляется наиболее важным и в исключительной мере применимым к чтению и истолкованию Библии: каждое слово Писания должно пониматься нами в контексте стиха, каждый стих – в контексте отрывка, каждый эпизод в контексте главы, каждая глава – в контексте книги, каждая книга – в контексте всей Библии, и вся Библия – в контексте общего откровения Божия. И если мы будем следовать этому принципу неуклонно и неотступно, то, во-первых, убедимся в том, насколько целостна и внутренне гармонична Библия; во-вторых, насколько гармонично её содержание с тем, что мы знаем о мире, о самих себе и о Господе помимо неё – ощущая Его своим сердцем, узнавая Его присутствие в сотворённой Им природе, наблюдая проявления Его черт в знающих и любящих Его людях – друг в друге; и, наконец, в-третьих, и, наверное, в главных, мы научимся тем отношениям, которых Он ожидает от нас: любящих своего Небесного Отца, разумных и послушных Его чад, совершенно и радостно доверяющих Ему в этой жизни и в жизни вечной.

Этим духом пропитана каждая строка, каждое слово Писания. Этим духом исполнена вся жизнь Христа. И в этом же духе обращается Он к Своему Небесному Отцу в той молитве, на примере которой Он наставлял Своих учеников – а через них и нас с вами – правильным взаимоотношениям, которые должны существовать между нами и Господом. Молитва эта, известная в русской традиции под названием «Иисусовой молитвы», а на западе как «Lord’s Prayer», должна быть, конечно, и прежде всего нашей с вами молитвой – обращённой из глубины наших сердец к Отцу Небесному. Этим немногим, в сущности, строкам из Мф. 6 посвящено великое множество христианской литературы. Каждому стиху, наверное, соответствуют сотни, если не тысячи книг и богословских трудов. И это понятно, ибо Библия – удивительно ёмкая книга, в которой в сжатой и концентрированной форме хранится неисчислимое количество информации, в свою очередь, требующей раскрытия, истолкования и разъяснения. Не верите?

Я попробую доказать это на примере всего лишь одного слова, причём, за вами я оставлю весь дальнейший труд сопоставления его с контекстом отрывка, главы, книги и так далее. Я просто не хочу лишать вас этой радости – раскрытия и обнаружения ослепительно блистающих граней этого единственного, но чрезвычайно богатого понятия по мере вашего дальнейшего чтения Библии и проникновения сквозь её различные смысловые пласты и уровни. Что это за слово?

Давайте прочтём его в его ближайшем контексте:

«Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.» Мф. 6:9-13

Вы уже догадались, о каком слове пойдёт речь? Правильно – о слове «Отче». Его лексическое, т.е., словарное значение очень просто: «отец, родитель, папа». С этим вполне очевидным значением слова у нас традиционно ассоциируется особая роль, присущая отцу в семье:

– роль родоначальника, от которого произошли его чада,

– роль воспитателя, передающего своим детям навыки жизни, основные жизненные принципы, устои и ценности,

– роль кормильца и защитника, благодаря которому жизнь не только зародилась, но и продолжается, несмотря на все трудности и опасности,

– роль ответственного лица, принимающего и, соответственно, исполняющего порой весьма непростые решения, касающиеся всей семьи, и так далее.

Причём, в наших с вами семьях эти роли подчас распределяются между родителями очень по-разному. Моим духовным наставником, например, всегда была мама, а вырастила нас с братом в основном бабушка, поскольку родители были в постоянных и зачастую длившихся годами командировках. Речь в здесь идёт не о том, кто в каждом конкретном случае взялся за выполнение той или иной роли, а о том, что слово «отец» уже вмещает в себя все эти роли, как говорят, «по определению».

Точно также, «по определению», с понятием «отец» ассоциируются вполне конкретные черты человеческого характера:

– мужество, т.е. бесстрашие перед лицом опасности и способность вынести любую боль и страдание,

– могущество, т.е., обладание силой, достаточной для достижения поставленных целей и преодоления возможных препятствий,

– мудрость, т.е., обладание жизненным опытом и знанием,

– справедливость, т.е., способность рассудить, найти и принять верное решение, осудить зло и защитить добро, и так далее.

Все эти присущие отцу роли и качества, наблюдаемые нами в различных людях – но в их превосходной и совершенной форме – мы находим в Отце нашем Небесном. Вернее даже, наоборот, встречаясь в жизни с отражением и воплощением этих черт в характерах людей – в данному случае, отцов – мы получаем представление о том, каков Он – наш Небесный Отец – сотворивший их и зародивший в них эти черты. Что, понятно, возлагает на нас, отцов, колоссальную ответственность, ибо по нам у окружающих складывается образ самого Господа, так что уж будьте добры, дорогие папочки, соответствуйте! А если не являете вы чадам своим своею жизнью, словами и действиями, прообраза Небесного Отца, то не пеняйте и на то, что вот, дескать, у деток ваших складывается не вполне «догматическое» представление о Господе и не вполне соответствующие вашим ожиданиям взаимоотношения с Ним.

Заметим,  что до сих пор мы говорили о смысловом, лексическом содержании слова «отец», а теперь давайте обратим внимание на его грамматическую форму. Повторяю, Библия – необыкновенно гармоничная книга, и в ней нет ничего случайного или незначительного.

«Отче наш!» – обращается Христос к Господу, употребляя при этом существовавшую в древнегреческом и перешедшую в древнерусский звательную форму существительного. В разговорном языке она перестала существовать вот уже несколько веков назад, а в церковнославянском, т.е., в письменном и литургическом (богослужебном) языке церкви отдельные случаи её употребления дошли и до наших дней. Другими, часто встречающиеся примерами звательной формы являются такие слова как «Господи! Боже!», употребляемые при обращении к Богу в молитве или славословии, «братие!» – при обращении к группе единомышленников, «друже!» – при обращении к близкому человеку, и, конечно, классическое пушкинское из знаменитого диалога старика и золотой рыбки – «чего тебе надобно, старче?»

Почему именно эту форму избрал и употребил Христос, показывая ученикам Своим пример молитвенного обращения к Господу? Ну, начнём с того, просто на просто, что таковы были правила грамматики. Но не надо при этом забывать, что Христос – не только «Господин субботы», но в неменьшей степени, будучи Творцом и Зиждителем всего сущего, также и «Господин грамматики», а следовательно, совершенно свободен в Своём выборе тех и иных законов и правил, Им же самим учреждённых. И звательную форму «Отче!» Он выбрал именно потому, что она способна передать совершенно особые отношения между двумя личностями, вступающими в молитвенное общение.

И начнём мы с того, что, во-первых, звательная форма употребляется исключительно в отношении одушевлённых предметов, т.е., живых, обладающих душой. Позвать ведь можно только того, кто нас может услышать и на наш зов откликнуться. Одним из редких исключений из этого правила, ещё более его подтверждающим, является стих Мф. 23:37:

Иерусалиме, Иерусалиме, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!

Впрочем, и здесь под названием города имеются ввиду, конечно, не его стены и улицы, а, собирательно, его жители, т.е., опять-таки живые, одушевлённые и способные откликнуться на призыв Христа люди.

Итак, слово «Отче» означает обращение в молитве к живому Богу, а не к мёртвому изваянию и не к бездушной космической силе, как это часто представляется всякого рода астрологам, хиромантам,  последователям так называемых «природных» религий и других более или менее явных идолопоклоннических верований. Только живой и живущий посреди нас Бог способен услышать и откликнуться на нашу молитву, но – не мёртвая буква закона или религиозно-философской доктрины – будь то Тора, Бхавагат Гита, Коран или даже Библия. Меня всегда очень смущает бытующее среди американских христиан выражение – «a Bible believing church» («церковь, верующая в Библию») и именно потому, что от неё за версту веет самым что ни наесть заурядным язычеством – попыткой (заведомо тщетной) подмены живого Бога одним из творений Его творений, в данном случае, Его о Себе особым откровением.

И, почему это происходит, мне по-человечески, очень понятно. Когда умерла моя мама, одним из самых горьких и тяжёлых было осознание того, что я уже никогда в этой жизни не смогу обратиться к ней, никогда не позову её так, как – когда она была жива. Никогда. И я бы, наверное, сошёл с ума от отчаяния, если бы не знал, что в Царстве Небесном нам с ней снова будет дарована такая возможность! А не будь это так, я бы, наверное, поступил подобно тому, как поступают многие истосковавшиеся по живому общению с Господом – «обожествляя» Его о себе слово – стал бы одушевлять и освящать оставшиеся от мамы предметы, письма и так далее. Мне они, конечно, бесконечно дороги именно как память, как напоминания о моей маме, но ни один из них не способен даже приблизительно заменить мне настоящего живого и непосредственного общения с ней.

Итак, «Отче», это прежде всего обращение к живому Богу.

Второе и не менее знаменательное значение слова «Отче» в звательной форме заключается в том, что это – обращение к отдельной личности. Для нас с вами, выросших в среде, ставившей личность, неповторимую индивидуальность человека в положение низшее и подчинённое идеалам общества, класса, коллектива и так далее, это понять особенно важно и, может быть, особенно трудно. Для нашей культуры, быта и национального характера, вообще, свойственны черты общинности, развивающиеся зачастую в ущерб личному достоинству и персональной ответственности отдельного человека, дескать: «Кто я такой, чтобы обращаться непосредственно к Всевышнему Богу? Какое значение могут иметь мои личные чувства, помыслы, желания и поступки в масштабе вселенского Господня замысла? Какая разница, что я сам думаю и делаю в своей личной жизни, если я при этом принадлежу к церковному сообществу, деноминации или конгрегации, которые являются беспрекословно правильными и единственно верными?»

Но таких ли взаимоотношений ожидает от нас и жаждет Бог? Обращение «Отче» является исключительно личным, выражающим личную заинтересованность в ответе, в отклике, в общении. Бог един и неповторим, и это – обращение к отдельному, особенному и неповторимому лицу, а – не к группе или классу ему подобных.

Для контраста заметим, что в Библии встречается и обращение к отцам во множественном числе, например, в Еф. 6:4:

И вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем...

«Отцы», в данном случае – тоже обращение, но совершенно безличностное, относящееся ко всем отцам без исключения, независимо от их индивидуальных свойств и черт их характера.

Христос нас учит обращаться в молитве к нашему Небесному Отцу совершенно иначе. Как? Обратите внимание на то, как обращается ребёнок к своим родителям. Никогда вы не услышите крошку, взывающей к ним – во множественном числе: «Родители! Купите мне, пожалуйста, эту игрушку!», но всегда очень лично и очень персонально: «Пап, а пап! Мам, а мам! Ну, пожа-а-а-а-луйста!» А теперь сравните это с до боли знакомым, казённым «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Честное слово, я не знаю ни одного человека, которого бы такой вот призыв действительно задел за живое и побудил бы действительно каким-то образом «соединиться» с другим такими же безликими и бездушными пролетариями.

Далее, звательная форма «Отче» подразумевает прямое обращение к присутствующему лицу, т.е., молитва становится молитвой лишь тогда, когда в ней присутствует и участвует Бог, к Кому она собственно обращена. В Его отсутствии, а точнее, без признания Его присутствия и призвания Его к общению (ибо Он собственно, никуда и не отлучается) наши слова, как бы ни были они похожи на молитву, и как бы велеречиво и набожно они не звучали, останутся всуе. Молитва – это обращение к Господу на ты, во 2-ом лице.

Никогда не забуду, как мне довелось однажды молиться в доме одного человека, который уже встал на путь поиска живого Бога, но ещё не встретился с Ним лично. Каждый из бывших тогда за столом обращался к Господу с тем что у нас было на сердце, и вот, когда очередь дошла до хозяина дома, я услышал поразившие меня слова: «И я тоже прошу, чтобы Бог благословил..., и чтобы Он помог..., и чтобы Он прославился...» и так далее. Он молился в 3-ем лице! Он просто не знал и не ощущал, что Бог был в тот момент посреди нас, и что не надо было никому сообщать о своих молитвенных нуждах, чтобы мы потом «передали» их Господу.

Мы молимся Богу, который всегда – посреди нас! Нам нет нужды изливать свою душу никаким посредникам – ни земным, ни небесным: ни ангелам, ни иконам, ни святым, ни святыням, ни священнослужителям, ни медиумам. Обратившись к Господу «на ты», мы – следуя Христову наглядному примеру – можем рассчитывать на полное и заинтересованное внимание нашего Небесного Отца. Помните, что детская «Tooth Fairy» прилетает только ночью, когда мы спим, и мы все знаем, что бывает, если мы не засыпаем и подглядываем. В отличие от этого милой, но наивной надежды, Господь Бог нам даровал твёрдую и нерушимую уверенность в Своём постоянном присутствии в нашей жизни, и наша молитва возносится не к глухим и пустым небесам, а к внимающему и внимательному Богу.

Мысль об этом, конечно, не нова, но я лично открыл её для себя, познакомившись с книгой немецкого мыслителя Мартина Бубера «Я и Ты» («Ich und Du», “I and Thou”). Он писал, что с Богом нельзя говорить в 3-ем лице, как с объектом нашей речи. Даже когда мы молимся, Он даёт нам для этого слова, мысли и чувства, а, следовательно, мы являемся Его объектом в той же самой мере. Т.е., в настоящей молитве – оба участвующих в ней лица – субъекты. Научившись таким образом общаться с Богом, мы только и способны научиться правильно относиться друг к другу: не потребляя время и внимание друг друга, а взаимообогащая друг друга и взаимообогащаясь друг от друга, взаимопоодерживая друг друга и взаимополагаясь друг на друга. Для этого, как учит нас Христос всей своей земной жизнью (и, в особенности, Своей крестной смертью), надо перестать воспринимать себя самого в качестве центра всей вселенной, а окружающий мир, как поле своей жизнедеятельности. 

И наконец, последнее: слово «Отче» в оригинале восходит к древнееврейскому «Авва», служащему для обращения к близкому и хорошо знакомому человеку, т.е., являющемуся эквивалентом скорее русского «папа» или даже «папочка». На протяжении всего Ветхого Завета мы неоднократно встречаем слово «отец» в применении к Богу Израиля, и решительно никого не смутило бы это слово и в устах Христа. Но дело как раз в том, что никто и никогда не смел обращаться ко Всевышнему Богу «Авва» – т.е., «папочка, мой папа». Понятно теперь, почему были так возмущены фарисеи и другие благочинные «сыны Авраамовы» – их честолюбие и праведничество были оскорблены тем, что, оказывается, всякий уверовавший во имя Христа Иисуса обретает «власть быть чадом Божиим» (Ин. 1:12).

«Папа» - «отец». А в чём, собственно, разница, спросите вы? Мне ответ на этот вопрос помог дать мой сводный брат, выросший в семье своего отчима, но никогда не называвшего его иначе, чем «папа», в то время как его родной отец, живший в совсем другом городе, всегда оставался для него «отцом». Наш Господь включает нас в Свою семью, Он растит нас, заботится о нас, любит и оберегает нас, благословляет нас в этой жизни и ждёт встречи с нами в жизни вечной. Он – наш «Авва», которого мы знаем не понаслышке, не из третьих уст.

Помнится, когда я впервые задумал поступать в семинарию за получением духовного образования, одним из первых вопросов, который мне был задан на собеседовании был как раз об этом: знаю ли я Отца Небесного. И, как сейчас помню, ответил я на него «не правильно», хотя и совершенно честно и искренне: о Нём – да, уже немножко знаю, а Его – нет, ещё не встречал. Но, ведь, как мне тогда казалось, семинарии на то и существуют, чтобы дать людям достаточно сведений и знаний о Боге, чтобы они потом могли принять вполне информированное решение. Понятно, что поступить мне в неё удалось лишь несколько позже, когда эта личная встреча уже произошла, и слово «Отче» стало обретать для меня своё истинное значение.

И, кстати, там же в семинарии мне впервые удалось – и именно размышляя над смыслом слова «Отче» – сформулировать для себя одно из основных отличий богословия от богослужения. На богослужении Бог является нам не в качестве объекта изучения, и предмета рассмотрения, а в качестве соучастника великого таинства молитвы, общения с Ним. Или, иначе говоря, богословие – это общение с Богом в 3-ем лице (Он), а богослужение – во 2-ом.

Однако вернёмся с теологических высот к теме наших сегодняшних размышлений – теме очень практической и актуальной, ибо касается она каждого дня нашей жизни и общения с Господом. Как видим, это короткое слово «Отче» заключало в себе немало смысла.

Каждый из нас в своей жизни должен однажды произнести в первый раз, обратившись к живому, лично знакомому и присутствующему Богу: "Боже! Господи! Царю Небесный! Авва – Отче!"

 

Аминь.