Будет ли честно, если я двум детям – просто так, ни за что, по доброте душевной дам: одному – доллар, другому – пять? Давайте проэкспериментируем. Честно? Нет? Почему? Честно – это, когда всем одинаково.

А если я теперь возьму два совершенно одинаковых леденца на палочке, и один дам «тинейджеру», а другой – грудному ребёночку, которому он и в рот-то не влезет, будет ли это справедливо? Опять нет? Почему? Потому что мы – не одинаковые.

Хорошо, а теперь давайте я попрошу вас назвать мне Десять Заповедей, и тому, кто назовёт все десять, дам десять долларов, а тому кто не вспомнит больше девяти, не дам ничего. Справедливо? Или, может быть, сделать так: тому, кто скажет, что следует всем десяти заповедям, не давать ничего, а того, кто честно признается, что грешит против всех десяти – наградить за честность? В любом случает, похоже, кто-нибудь да окажется обиженным, и кому-нибудь это наверняка покажется несправедливым.

Но заметьте при этом, что, хотя достичь полной и совершенной справедливости в реальной жизни нам бывает почти никогда не возможно, стремление к ней у нас от этого нисколько не ослабевает. И несмотря на то, что чётко сформулировать понятие о справедливости, которое бы устраивало всех и каждого, нам никак не удаётся, убеждение в том, что справедливость всё-таки существует, зиждется в нас так глубоко и так твёрдо, что даже самые модерновые и постмодерновые учения последних десятилетий не в силах его из нас вытравить.

Какие это учения? Да хоть тот же релятивизм, которым насквозь пропитано современное западное общество, и согласно которому, всё, в том числе справедливость релятивно, относительно и сугубо индивидуально. Раз мне представляется это справедливым, значит так оно и есть, поскольку я – центр, пуп и средоточие вселенной, а также, по совместительству, и мерило всех ценностей. А если моё представление о справедливости вас не устраивает – то это лишь потому, что вы недостаточно толерантны, т.е. терпимы, и слишком узки и ограничены в своём взгляде на мир. Вот, когда каждый из нас научится терпимо относиться к мнению другого, тогда-то и должна будет наступить полная тишь и гладь и Божья благодать: ни тебе конфликтов, ни тебе войн, ни тебе беспорядков.

Красивая картинка. Жаль вот только, что к реальности она не имеет ну ни малейшего отношения, поскольку одно дело – провозгласить некий идеал, и совсем другое – следовать ему, вопреки самой своей природе, вопреки законам мироздания, вопреки той верховной и всемогущей Воле, Которая эти законы учредила. И тут вдруг оказывается, что самый отчаянный релятивист дня не может прожить без, с одной стороны, навязывания другим своего собственного представления о справедливости, а, с другой – не ища защиты, опоры и спасения в том самом, что им только что так отчаянно опровергалось.

Терпеть не могу нетерпимости! – воскликнул однажды в пылу полемики один ярый защитник этой самой точки зрения, но тут же поймал себя за язык. Теория толерантности, т.е. относительности понятия справедливости является, таким образом, кроме всего прочего, ещё и саморазоблачительной: настаивать на ней значит делать как раз то самое, против чего она так агрессивно направлена.

Другая точка зрения о справедливости нам с вам должна быть памятна по урокам той школы, которую многие из нас прошли ещё во времена Советской Власти. Согласно материалистическому учению, впрочем, не в России зародившемуся и не одних нас поразившему своим низменным и примитивным духом, понятие о справедливости происходит на свет естественно-природным образом, оно вырабатывает-ся в людях в процессе общения, т.е., является продуктом само-развития материи. Насколько основательна эта смелая гипотеза, каждый из нас может судить уже по тому, как много хорошего, мудрого и прекрасного в его жизни появилось на свет, произошло само по себе, без вмешательства чьего-то разума и воли. Если верить нашим собственным наблюдениям, то, оставленная без присмотра, материя скорее склонна разрушаться и распадаться, а уж никак не группироваться вдруг «сама по себе» в какие-то более сложные явления и предметы, или воспроизводить-«ся» в формах до толе небывалых. Мёртвая материя, сколько её не перемешивай, не в состоянии произвести ничего более организованного, чем она сама, обладающего качествами высшего, духовного и тем более высоко-духовного, порядка.

А понятие справедливости, как мы только что видели на вполне наглядных примерах, является весьма и весьма сложным, далеко не само-собой-разумеющимся и, уж во всяком случае, не прямо вытекающим из нашего с вами житейского и общественного опыта. Наши собственные, человеческие усилия изобрести законы справедливости лишь на основе наших собственных же наблюдений и умозаключений очень напоминают мне отчаянные попытки нашей кошки Мурки поймать в свои когти солнечный зайчик, скачущий по полу и стенам по воле сына Ванечки, играющего с зеркалом. Всё, что видит перед собой Мурка, это – дрязняще-яркое пятно, но ей и в голову не приходит обратиться туда, откуда исходит свет, это пятно производящий. Может быт, иногда кажется мне, ей было бы легче установить эту связь, не будь воздух таким прозрачным. Наверное, и нам было бы легче поверить в участие Господа в нашей жизни, окажись мы связаны с ним зримыми и ощутимыми нитями... только вот, не слишком ли мы были бы похожи тогда на послушных марионеток, подвешенных на этих самых нитях и лишённых всякой личной свободы и собственной воли?

Нет, уж пусть будет, как есть. Пусть, наблюдая за кошкой, наш Ванечка научится верить в невидимое, и пусть даже наши самые нелепые и смешные, но совершаемые нами по нашей собственной воле, ошибки послужат уроком и для нас самих, и для других. Всякая попытка наведения справедливости или даже просто формулирования её законов, если это попытка честная, неизбежно подразумевает, и, прямо или косвенно, указывает на тот источник, тот эталон, который неизменен и неколебим, и то основание, на котором это понятие только и может устоять. Чтобы это заметить, достаточно повнимательней вслушаться, например, в те дефиниции, которые даёт этому понятию наш «классик» – Толковый Словарь Ожегова: «справедливый – 1. действующий беспристрастно, соответствующий истине, 2. осуществляемый на законных и честных основаниях, 3. истинный, правильный».

Ну, о каком ещё «законном» основании для справедливости, кроме Божественного, может идти речь, если оно, с одной стороны, «беспристрастно», т.е., независимо от людей, а, с другой, соответствует истине? Ведь, согласитесь, было бы наивно полагать, что найдётся такой судия, который сможет вдруг возвыситься над человеком же созданными законами и вершить справедливость абсолютно нелицеприятно и совершенно беспристрастно, который загадочным образом вдруг перестанет быть таким же точно человеком, как и стоящий перед ним преступник, как и обиженная этим преступником жертва, как и принявший этот закон властитель. Увы, довольно часто случается как раз противоположное: человек, людьми избранный в судьи, следуя человеком же изобретённым законам, оказывается подвержен и вполне человеческим склонностям, а, следственно, выносит решение, так мало общего имеющее с истиной, беспристрастием и справедливостью. Да и как оно может быть иначе в тех случаях, когда мы целиком полагаемся либо на свою индивидуальную, либо даже на свою коллективную способность знать истину и чинить справедливость? Ведь каждый из нас, грешных, допускает ошибки, и надеяться из множества неправд сложить истину было бы всё равно, что пытаться из множества фальшивых купюр скопить себе настоящее богатство.

Но может ли, спросите вы, человек – своим слабым умом, своими неверными чувствами, своим ограниченным опытом – постичь те законы совершенной справедливости, к которым стремится душа наша, которые мы знаем сердцем, и которые движут нами подчас вопреки нашей собственной воле, укоряют нас подчас вопреки мнению окружающих или, наоборот, придают нам уверенности, когда, казалось бы, для неё нет никаких внешних оснований? Конечно нет, ибо в самой сердцевине понятия справедливости находится личность её Творца. Все же сугубо человеческие потуги изобрести нечто стройное и прочное, но не оставляющее места для Его свободного, деятельного и благого участия в нашей жизни заведомо обречены на неуспех. Чисто теоретически, можно, наверное, было бы представить себе, что Бог, создав и запустив в действие вселенную, оставил бы её крутиться-вертеться саму по себе, подобно некоему perpetum mobile, по своим внутренним законам, т.е., как бы по инерции. И найдётся, наверное, если уже не нашёлся, такой досужий ум, который создаст целую философию или станет основоположником какого-нибудь религиозного учения, исповедующего именно эту идею. Только вот, что приверженцы такого учения будут делать со свидетельствами Его явного, живого и заинтересованного присутствия и участия в жизни людей? Ох, и трудно же им будет!

Ибо уж так Ему было благоугодно, чтобы в Его творении всё замыкалось на Нём Самом, чтобы всё постоянно черпало в Нём истину и силу, чтобы сотворённые Им люди учились у Него добру, любви и – справедливости. А Он – нас всему этому учил, причём, не донимая нас заумными теоретическими рассуждениями и умозрительными доктринами, а – именно так, как мы способны воспринимать учение легче и вернее всего. Ему ли, сотворившему нас, не быть и лучшим нашим Учителем? А хороший учитель это всегда – хороший рассказчик. Давайте же прочитаем вместе один из Его рассказов, содержащийся в Мф. 19-20 – о Себе самом, о нас с вами и о том, что такое настоящая, совершенная, Божественная справедливость. Первое, что мы увидим, это – что эти же вопросы волновали призванных Им и следовавших за Ним учеников: «Пётр, отвечая, сказал Ему: вот, мы оставили всё и последовали за Тобой; что же будет нам?» (Мф. 19:27) Не следует ли, дескать, ожидать что и награда нам причитается с Твоей стороны – по справедливости, т.е., соответственно нашей жертвенности, лояльности, преданности Тебе?

Иисус же сказал им: истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мной, – в новом бытии, когда Сын Человеческий сядет на престоле Своей славы, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать племён Израиля. И всякий, кто оставит дома, или братьев, или сестёр, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует вечную жизнь. Многие первые же будут последними, и последние первыми (Мф. 19:28-30).

Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в свой виноградник и, договорившись с работниками по динарию на день, послал их в свой виноградник; выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на площади без работы, и им сказал: идите и вы в мой виноградник, и что следовать будет, дам вам. Они пошли. Опять выйдя около шестого и девятого часа, сделал то же. Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашёл других, стоящих без работы, и говорит им: что вы стоите здесь целый день без работы? Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в мой виноградник, и что следовать будет, получите.Когда же наступил вечер, господин виноградника говорит своему управителю: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых. И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но и они получили по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенёсшими тяготы дня и зной. Он же ответил одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мной? Возьми своё и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своём делать, что хочу? или твой глаз завистлив оттого, что я добр? Так последние будут первыми, и первые последними (Мф. 20:1-16).

Эта притча, несмотря на её видимую простоту и краткость является необыкновенно – просто фантастически! – ёмкой и бездонно глубокой по своему смыслу и содержанию. Причём, как и для большинства притч, рассказанных Христом, для неё характерна невероятная многослойность или, лучше сказать, многоуровневость. Её можно, например, рассматривать в качестве совета по ведению хозяйства, трудоустройства, найма и оплаты труда. Мне, например, она очень помогает на работе в World Relief, особенно, во взаимоотношениях с теми моими клиентами, которые жалуются на жуткую социальную несправедливость и чуть ли не расовую дискриминацию, когда, якобы, «полагающееся» или «причитающееся» им пособие по вэлферу почему-то оказывается меньше, чем у соседей.

Другой, более глубокий смысл этой притчи раскрывается перед нами, если мы вспомним, что рассказывает эту притчу Христос Своим ученикам в ответ на очень конкретный вопрос о вознаграждении за то призвание, на которое они откликнулись, последовав за Ним. Какая же честь должна быть – по справедливости! – воздана тем, кто был призван в числе первых, кто отозвался на призыв раньше других, кто потрудился на Господней ниве дольше и усерднее других? И тут оказывается, что пришедшие к Богу первыми совсем не обязательно заслуживают в очах Божиих большей чести, и что старшинство или большинство совсем не обязательно означают правоту и истинность, и что призвание или избрание отдельных людей или целых народов совсем не обязательно подразумевает для них особую честь или привилегию, а скорее – возлагает на них особый долг и священную обязанность пред Господом и другим людьми, поскольку и ответственность за этот дополнительный шанс в жизни им придётся нести пред Богом гораздо большую. Ведь, заметьте, ни от одного от работников не ожидалось окончательного результата, но от каждого требовалась та мера участия, которая соответствовала его избранию.

Следующий, хотя и далеко не последний, смысловой слой этой причти относится как раз к тому, о чём мы говорили раньше – к понятию справедливости. Что же мы можем для себя извлечь из этой притчи, чему научиться из этого откровения Божия о Самом Себе? Во-первых, наверное, надо вспомнить, что динарий был в те времена средним дневным заработком наёмного работника, а значит, согласно Божественной справедливости, мы всегда получаем от Него – достаточно, даже если у нас не всегда имелась возможность потрудиться для этого. А значит, всё то, что мы получаем от Господа – жизнь, душу, знания, силу, радость – нам не следует воспринимать в качестве оплаты за наш труд, расчисленной по нашим трудодням с поправкой на сверхурочные и за вычетом прогулов, но – в качестве щедрого и милостивого дара, т.е., буквально «благо-дати».

Я заметил, что трудящийся исключительно ради награды за свой труд всегда остаётся недоволен своей наградой, ибо непременно находится некто, за тот же труд или за то же время заработавший больше него. Но если мы воспринимаем дары Божии именно в качестве «благо-дати», величина и мера которого никак не зависима от нас, но целиком и полностью находится в деснице Божией и определяется исключительно мерой Его благоволения к нам, то ничего, кроме благодарности к Нему, мы уже не испытываем: одни – за новый дом, другие – за новый коврик у дверей их старой квартиры; одни – за новый костюм, другие – за то, что старый костюм всё ещё держится на плечах; одни – за феноменальный музыкальный слух, другие – за возвращённую врачами способность слышать; одни – за доллар, на который они купили бутылку Кока-колы, другие – за доллар, на который они накормили ужином всю свою семью, и ещё осталось на завтра.

Оказывается, истинная Божественная справедливость заключается вовсе не в какой-то магической формуле, с помощью которой можно было бы так расчислить и перераспределить богатство на земле, чтобы каждому досталось по его достоинству, по труду, по способностям или потребностям. Оказывается, дело даже не в сколь угодно высоком принципе или законе, строго придерживаясь которого каждый из нас и все мы вместе построим общество всеобщей справедливости, где никто никому не будет завидовать, потому что у всех будет всего вдоволь и ровно столько же, сколько и у других. Если у кого-то ещё остались иллюзии на этот счёт, то, похоже, ваш последний шанс – немедленно податься на Кубу или в Белоруссию, пока тамошних коммунистических диктаторов ещё носит земля.

Заметьте, как сказано в начале притчи: «Царство Небесное подобно хозяину дома». Не какому-то особенному порядку, заведённому в его доме, не самому дому и не винограднику, а – именно хозяину дома. Оказывается, Божественная справедливость, во-первых, и в главных, личностна, т.е., неотделима от личности самого Бога. Только Он, живя Духом Святым посреди нас, зная каждое наше самое затаённое желание и самую сокровенную нужду, одновременно и волен, и властен, и силён найти и осуществить то решение, наградить нас той наградой или наказать тем наказанием, которые в Его очах являются выражением высшей справедливости.

Во-вторых, заметьте, что Божественная справедливость отнюдь не всегда соответствует нашему земному представлению о ней. Как часто нам приходится слышать: It is not fair! Это – нечестно! Одним достаётся целое богатство, другие еле сводят концы с концами. Не случайно, Христос начинает и заканчивает притчу словами, звучащими парадоксально, т.е., содержащими в себе некое внутренне противоречие: «последние будут первыми, и первые последними». Об одном из значений этих слов мы уже говорили; другой и гораздо более существенный их смысл заключается как раз в том, чтобы смирить наш гордый разум, дерзающий во всём и до конца разобраться, и заставить его согласиться с таинственным, т.е., неявным, но совершенно реальным присутствием и действием в этом мире превосходящей его Силы, Премудрости и высшей Справедливости.

И, наконец, в третьих, давайте вспомним ещё один библейский же случай выражения недовольства со стороны трудяги-работника – старшего брата в притче о Блудном Сыне. Как он был возмущён и оскорблён в своём чувстве справедливости, когда отец не просто простил промотавшего всю свою долю младшего сына, но и учинил настоящий пир по этому поводу. Удивительное сходство, не правда ли? Я имею ввиду не столько явное сходство между возроптавшими работниками в винограднике и старшим сыном – и им, и ему показалась возмутительной та милость, которая был проявлена по отношению к, с их точки зрения, недостойным и нерадивым. Гораздо удивительней, насколько гармонично дополняют друг друга два образа из этих притч – отца и хозяина дома. Легко, например, было бы поверить, что это – один и тот же человек, правда? И это, конечно, не случайно, ибо оба эти образа – отражения одной и той же Личности – Отца Небесного, для Которого выражение справедливости неотъемлемо от Его любви и милости. И самое замечательное, что в этом нет ни малейшего противоречия, ни малейшей уступки тому или другому, ни малейшего компромисса: Его любовь справедлива и Его справедливость милостива. А потому, вероятно, такой спокойной уверенностью исполнен Его ответ:

Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк. 15:31-32).

Он же ответил одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мной? Возьми своё и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе;разве я не властен в своём делать, что хочу? или твой глаз завистлив оттого, что я добр? (Мф. 20:13-15)

Ни тот не другой, не прячутся за какие-то правила, законы или принципы. Бог – добр, любящ и справедлив, и тому же учил притчами Своих учеников, того же ожидает и от нас с вами.

Итак, в свете этого нашего сегодняшнего урока, честно ли я поступил, одному ребёнку дав доллар, а другому – пять? Я не буду давать вам готового ответа, но буду молиться о том, чтобы Господь просветил нас Своей премудростью, осенил Своей любовью и наделил способностью знать Его волю и следовать Его Божественной справедливости.

Аминь.