Одна прихожанка призналась на исповеди своему духовнику: «Я могу противостоять всему, чему угодно, кроме одного – искушения».

По поводу искушений у людей существуют самые разные, порой взаимоисключающи представления. Одно из них, которое, похоже, разделяла только что упомянутая добрая женщина, заключается в том, что искушения абсолютно непреодолимы. Так многие полагают, что усилием воли, регулярными упражнениями, частыми молитвами, праведным поведением и правильным питанием можно выработать такой образ жизни, что комар носа не подточит. А если поверх всего этого ещё и сердце человека отдано Богу, то и на пути в Царство Небесное ему препон не предвидится. ...Если только не выпадет на его долю искушений и соблазнов, которые всю эту благостную картину способны очень даже запросто омрачить, обратив ей в неизбывную чреду мучений, неудач и поражений, включая и самое серьёзное из них – утерю обетования в вечное райское блаженство. А поскольку мир, как известно, «во зле лежит», и вероятность столкновения с коварными соблазнами весьма велика, то не то что веры, но и самой отдалённой надежды на праведную жизнь и райские кущи нам с вами питать не приходится. Одно робкое упование остаётся нам – милость и снисхождение Христовы, ...о чём, по счастью, как раз и говорится в Евангелии.

Противоположная точка зрения, не менее распространённая, особенно среди «верующих из среды верующих», в двух словах сводится к тому, что настоящему христианину, вручившему всего себя и всё, что ему дорого в жизни, Богу, опасаться решительно нечего. Это пусть они – «духи злобы поднебесные» – страшатся и трепещут, а ему – море по колено, и ни какие искушения его не проймут и не одолеют. Будто бы у верующего человека вырабатывается своеобразный иммунитет на всякого рода соблазны мирские, и таким образом, он оказывается совершенно и полностью защищён и гарантирован даже от самой возможности быть искушённым, а его вера – испытанной.

Впрочем, и та, и другая точки зрения относятся лишь к людям, в принципе, верующим в духовную реальность, и, в частности, в силы зла, действующие посреди людей. Но ведь значительная часть человечества в наши дни вовсе отрицает существование каких-либо духов. Им мой любимый Клайв Льюис в «Письмах Баламута» даёт следующую классификацию: «Есть два равносильных и противоположных заблуждения относительно бесов. Одни не верят в них, другие верят и питают к ним  ненужный и нездоровый интерес. Сами бесы рады обеим ошибкам и с одинаковым восторгом приветствуют и материалиста, и любителя черной магии».

То есть, как это неизменно случается на белом свете, на одну истину приходится целый сонм всяко-разных заблуждений: от самых безобидных и по крайней мере внешне вполне правдоподобных, до совершенно невероятных и губительно вредоносных. И добро бы вопрос этот относился к какому-нибудь отвлечённому и оторванному от жизни теологическому суждению, до которого большинству из нас в повседневной нашей жизни решительно никакого дела нет. Пусть бы они там, в семинариях и духовных академиях ломали между собой копия и вели свои высокоучёные богословские дебаты, а мы бы с вами вполне довольствовались кратким и понятным комментарием к соответствующим стихам в Толковой Библии. Увы, вопросы эти каждый из нас вынужден решать иногда по несколько раз на дню, если не всегда осознанно, то уж во всяком случае – вполне лично и ответственно.

Вот этот-то вопрос – о личной ответственности за принимаемые в жизни решения, от самых незначительных и до глобальных, меня, помнится, волновал едва ли ни со школьного возраста. Воспитываясь в, по преимуществу, атеистической и материалистической среде, я, например, никак не мог взять в толк, почему меня все окружающие – учителя, родители, соседи – призывают к моральному поведению, если материя, тело моё, мозг мой существуют и действуют, согласно их же материалистической доктрине – по совершенно объективным и независящим от моей субъективной воли обстоятельствам. О каком-таком добре или зле, красоте или безобразии, честности или лжи может идти речь, если ни одно из решений я не принимаю сам лично и свободно, но всегда – подчиняясь, подневольно следуя тем или иным биологическим, физиологическим, психологическими или социальным законам.

Как сейчас помню: первые лучи ранней московской зари из окна нашей кухни на одиннадцатом этаже, и мы с мамой, охрипшие от шёпота, отёкшие от бесчисленных чашек выпитого за ночь чая, но всё ещё не достигшие согласия в вопросе о том, как свести воедино эти два, никак не желающие соединяться постулата – личная ответственность и отсутствие личной свободы в насквозь материальном мире. Причём, хоть как-то заставить пересечься эти две «параллельные прямые» нам было совершенно необходимо, ибо уже поутру нам обоим предстояло принимать решения, осуществлять выбор, делать шаги – малые и большие – от которых зависела и наша собственная жизнь и жизнь близких нам людей. Ведь, как сказал Лис Маленькому Принцу в сказке Экзюпери, «не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил». Каким-то внутренним чувством мы оба соглашались с этим, а поэтому спорили не друг против друга, а скорее «друг за друга», но вот, найти удовлетворительное решение этого парадокса нам никак не удавалось.

О существовании духовной реальности, о бытии Божием, о нашей собственной бессмертной душе у нас с мамой тогда было самое приблизительное, а точнее, самое отдалённое от истины представление и очень ограниченное знание. ...В чём нам, интеллигентам, было признаться даже самим себе необыкновенно трудно: уж чего-чего, а информации, фактов, знания нам было не занимать. Только вот, был в этом знании некий пробел – величиной в бесконечность! – о самом существовании которого мы либо порой догадывались чисто интуитивно, либо слышали краем уха от немногих верующих в Бога знакомых, либо замечали намёки и указания на него в природе, в искусстве, в окружающих и самих себе. Однако для того, чтобы придти к ясному и твёрдому представлению о месте и роли собственной личности в этом мире, чтобы открыть для себя мир духовный и открыть себя, своё сердце Господу Богу, должны были пройти немалые годы и свершиться весьма существенные события в нашей жизни. Слава Богу за то, что Он бы терпелив к нам и милостив к нашим немощам. 

Итак, из категории «материалистов» по классификации Льюиса я выпал, признав существование и действие вокруг и внутри меня сил бестелесных и нематериальных. Причём, согласно Слову Божию, это – не просто заряды, энергии или какие-то там поля, воздействию которых я подвергаюсь, ненароком вступая в сферу их влияния. Будь это так, ни добрыми, ни злыми, ни благословенными, ни злотворными их считать было бы нельзя, как не применяем мы этих определений, например, к гравитационным полям или электрическим разрядам. Силы духовные – как добрые, так и злые – обладают вполне определённым личностным началом, и в этом не уступают нам с вами; а чего им по сравнению с нами не достаёт, так это как раз телесного воплощения.

Многие из нас, впрочем, воспринимают свою телесную оболочку в качестве скорее бремени и тяготы, а отнюдь не достоинства и преимущества. Ещё со средних веков и со времён св. Августина стало развиваться и распространяться по миру это учение о теле человеческом, являющимся едва ли не проклятием рода людского и, уж во всяком случае, чем-то низменным и почти непристойным. Упоминание о красоте, благородстве тела, о радостях и удовольствиях материальных стали с тех самых времён восприниматься как нечто анти-духовное и не достойное Христовой жертвы. Между тем, ни сам Спаситель, ни кто-либо из Его учеников не являли нам образцов умертвления плоти или пренебрежения её нуждами. Совсем напротив, Евангелия приводят нам десятки примеров Его заботы о пропитании, здоровье и даже определённом комфорте окружавших Христа людских толп. Похоже, никакой особенной добродетели ни сам Он, ни ученики Его в уничижении плоти не находили. Почему же Церковь так рьяно защищала достоинства аскезы, отвержения всего плотского и материального?

Исторически, это нетрудно объяснить, если вспомнить, что зародилось и начало распространяться по миру учение о Христе Спасителе в культурной среде Римской Империи, отличавшейся как раз крайней степенью поклонения плоти и прославления мирских радостей жизни. По контрасту с этим разгулом похоти, христиане, с их вполне здоровым и умеренным библейским отношением к материальным благам жизни, выглядели настоящими аскетами и служили немым упрёком окружающему их миру. Со своей стороны, ранняя Церковь в качестве реакции на эту агрессивную по отношению к христианству среду стала вырабатывать свои собственные «защитные механизмы» в виде отшельнических скитов и монастырей, а также обетов воздержания, затворничества и анахоретства.

Апостол Павел чутко уловил эту ещё только зарождавшуюся тенденцию в Теле Христовом и написал строки, надолго потом «забытые» Церковью:

Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. (Еф. 6:11-12)

«Не против крови и плоти» идёт борьба в этом мире, а против «козней диавольских», т.е., другими словами, тело – на нашей стороне, а не на вражеской, и не против него надо воевать, а – вместе с ним. К чести Православной Церкви надо сказать, что в её Священном Предании сохранилось гораздо более взвешенное и внутренне гармоничное учение о соотношении физической и духовной субстанций, чем в большинстве западных традиций и богословских школ. Вот только, к сожалению, «бытовое», «обыденное» Православие в наши дни зачастую так далеко отстоит от основ своего же собственного духовного учения, что служит скорее примером прямо противоположного. Что, впрочем, не мудрено, учитывая десятилетия массированной травли и подавления, через которые пришлось прожить ей под Советской властью. Кто без греха, тот пусть посмеет бросить в неё камень.

Итак, дело не в том, как это часто многими понимается, что грех, вошед в материальный мир, поразил его всяким несовершенством, болезнями, катастрофами и безобразием, и что теперь он (мир), в свою очередь искушает, испытывает и терзает дух человеческий и ввергает его в соблазн. Не следует думать, что «плоть и кровь», а с ними вместе и всё плотское, и всё, в чём ещё теплится кровинушка, прокляты, заведомо греховны и низменны, а, наоборот, всё духовное – непременно возвышенно, чисто и непорочно, пока не прикоснулось плоти, не «замаралось» ею. Совсем нет.

Не плотью искушается дух человеческий, а духом же. Плоть, материя, физические тела, вещества, поля и энергии не обладают для этого одним необходимым качеством – свободной волей, а, стало быть, не способны сами по себе, умышленно и злонамеренно, причинять человеку боль, страдания или подталкивать его к губительному для него решению. Мы можем приписывать физическим телам и явлениям, а также животным и растениям злые или добрые качества лишь по тому, какое действие они оказали на нас, но не по тому, что они намерены были сделать, ибо такового намерения у них просто не могло быть всё по той же причине – отсутствию свободы воли и нравственного выбора.

Вчера наша кошка Мурка с шипением вцепилась зубами мне в тапок, совсем не желая мне зла, а просто защищая от моего посягательства свой хвост. Конечно, она могла бы «свободно избрать» иной путь – просто подвинуться с дороги, но и этот выбор был бы не моральным, а чисто утилитарным, т.е., не выбором между добром и злом, а выбором между удобством-неудобством. Другими словами, только духовное существо способно искушать человека, т.е., другой такой же человек или – злой дух, бес, демон, диавол, сатана, не в этих стенах будь помянут. 

Далее, биологически тело, плоть человека мало отличается от других представителей животного мира, а в некоторых отношениях даже уступает им по сложности строения и чисто физическим показателям. Ничего специфически «божественного» в самих наших телах ещё нет, как, впрочем, нет в них и ничего специфически порочного и диавольского. Очевидно, «образ и подобие» Божие заключается совсем не в нашем материальном составе, и «феномен человека» определяется отнюдь не уровнем нашей психофизиологической организации или нашим генетическим кодом. Кардинально отличает и выделяет нас из всего остального живого и тем более неживого творения Божия наша исключительная способность к оценке себя, своих поступков, решений и всей своей жизни Божественными, т.е., духовными критериями.

Наши тела являются как бы сосудами, вместилищами этого особого свойства, называемого духом, и только как существа духовные, т.е., свободные, мы можем быть ответственны за принимаемые нами решения. Несём ли мы при этом также и ответственность за то, что совершают наши тела, и что совершается нашими телами? Да, но лишь в той мере, в которой наш свободный дух принимал участие в отношении этих действий.

Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение (по-гречески, буквально, «выход»), так чтобы вы могли перенести (1Кор. 10-13)

Мы так часто пеняем Богу на наши немощи и на козни сатанинские, будто бы со всех сторон, окружающие и, снаружи и изнутри, искушающие нас. Не слишком ли много чести мы оказываем при этом тому, кто её не достоин вовсе? И не грешим ли мы при этом пред Господом, за ложным смирением скрывая своё нежелание взять на себя и понести ответственность за стоящие перед нами решения? Бог каждого из нас соткал в утробе матери по «индивидуальному заказу»:

Ибо Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей. Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознает это (Пс. 138:13-14)

Но вот, всегда ли душа наша «вполне сознаёт», как дивно мы устроены? Дивно – значит удивительно хорошо, «хорошо весьма». Так неужели этого недостаточно, чтобы одолеть любой соблазн? Господь уверяет нас, что мы не бываем «искушаемы сверх сил», и даже предоставляет нам «выход» из любого затруднительного положения. Так, почему же мы его не всегда видим или не всегда избираем?

Как часто в ответ на этот вопрос мы слышим: «искушение оказалось сильнее меня» или «а что я мог поделать в таких обстоятельствах?» или даже ещё более фаталистическое «такова уж участь грешной плоти в этом падшем мире». И нам действительно начинает казаться, что не мы сами в ответе за свой выбор, а наше тело, наша плоть, наши органы чувств. Накричат родители на ребёнка, а потом оправдываются: нервы, дескать, сдали. Припишет некий «трудяга» себе несколько рабочих часов, а потом извиняется: семью, мол, кормить надо. Изменит супруг жене, а потом ищет отговорки в том, что чувство, якобы, было такое сильное, что побороть его, ну, никак не удавалось. А кто во всём этом виноват? Плоть.

Сегодня мне хочется сказать слово в защиту плоти. Нет, не нервы у нас сдают, а мы даём им волю. Нет, не прокорм семьи толкает на жульничество, а отсутствие совести. Нет, не эротическое влечение порождает неверность, а распущенность и неверие в заповеди Божии.

Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует...

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен,

Невыносимое он днесь выносит...

И сознает свою погибель он

И жаждет веры... но о ней не просит.

Не скажет ввек, с молитвой и слезой,

Как ни скорбит пред замкнутой дверью:

«Впусти меня! — Я верю, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью!..»

Это стихотворение, называемое «Наш век» написано Тютчевым 150 лет тому назад, а похоже будто адресовано оно нам с вами, сегодня, в наш с вами растленный век. На самом-то деле, ничего особенно «растленного» ни в наших временах, ни в нашей культуре, ни тем более в нашей стране нет, и списывать наше неверие, нашу безответственность, нашу распущенность на «объективные факторы» мы не должны и не можем.

Если мы знаем, что у нас слабые нервы, то нам тем более надо следить за ними, лечить их и беречь окружающих от урона, который мы можем им нанести. Ведь если у вас на машине плохие тормоза, то вы не гоняете по "фривею" и тем более не участвуете в гонках, покуда их не почините.

Если у нас нет куска хлеба на столе, то это отнюдь означает, что моральные нормы на нас уже не распространяются, и вступает в силу «закон джунглей»: съешь другого, пока он не загрыз тебя. Христос оставил нам на такой случай совсем иную заповедь: «просите, и дано будет вам».

И нет ещё ничего порочного в том, чтобы восхищаться чьей-то красотой и внешностью: будь то женщина или мужчина. Я абсолютно уверен, что нет такого человека на свете, которому было бы полностью безразлично, как он или, тем более, она выглядят в глазах окружающих. А потому и вовсе игнорировать человеческую красоту было бы с нашей стороны фальшью и лицемерием. Но, если в нас начинает шевелиться похоть и жажда обладания этой красотой, то задушить её на корню – наша с вами святая обязанность, и Господь нам даёт для этого вполне достаточно силы, разума и воли.

Причём, не обязательно сразу – и того, и другого, и третьего. Помнится, лет ещё, наверное, десять назад посреди зимы мы с одним американским пастором остановились на ночлег в придорожной гостинице. Пока мы ещё выгружали из багажника машины наш скарб, из ближайшего ресторана вышли три милые молодые женщины и, как мне сначала показалось, направились к своей машине. Однако, поравнявшись с нами, они задорно переглянулись, и одна из них тоном, скорее капризным, чем жалостным, вдруг обратилась к нам: «Sir, can you help me, please» («вы не могли бы мне помочь?»). Честно скажу, моей первой и, наверное, вполне естественной реакцией было откликнуться на эту просьбу, и я, было, уже поставил на землю свой чемодан, но мой друг, как мне показалось, довольно грубо и бесцеремонно ответил «good-bye!» и не оглядываясь направился к дверям гостиницы. Я, будучи в этой стране ещё относительно недолго, счёл за благо подхватить свои пожитки и последовать за ним, но потом, уже в номере, я всё-таки осмелился спросить его, почему он поступил «so… rough» (так резко). Ведь, может быть, этим милым девушкам на самом деле нужна была помощь? Он посмотрел на меня внимательно и сказал: «Даже если это действительно так, они без труда смогут получить её у служащего мотеля. А для меня – неженатого, молодого человека – они представляли слишком большое искушение, чтобы я мог позволить себе безобидно поболтать с ними ночью на гостиничной парковке. Я слишком хорошо себя знаю, чтобы не представить себе целого роя самых омерзительных и низких помыслов и побуждений, с которыми мне придётся при этом бороться». И я подумал: вот это – класс!. Мой друг, памятуя за собой эту слабость воли, чтобы не подвергать себя лишнему соблазну, предпочитает просто ретироваться на «безопасную территорию».

Если вы не уверены, что то или иное искушение вам по силам – отойдите подальше, не ходите, не глядите туда вовсе, чтобы потом не сетовать вам на то, что вот, опять-двадцать-пять, ваша немощная плоть не устояла перед соблазном. Это не коварная плоть искушает вас, а свободный ваш дух предаёт вашу плоть на терзания и злоключения.

Так откуда же берутся на свете искушения? Этот вопрос мучит человечество с древнейших времён, и самый полный и подробный ответ на него содержится в Книге Иова – самой исторически древней книге в составе Священного Писания.

И был день, когда пришли сыны Божьи предстать перед Господа; между ними пришёл и сатана. И Господь сказал сатане: откуда ты пришёл? И сатана ответил Господу: я ходил по земле и обошёл её. И Господь сказал сатане: обратил ли ты твоё внимание на Моего раба Иова? ибо нет такого, как он, на земле: непорочный, справедливый, богобоязненный человек и удаляющийся от зла. И сатана ответил Господу: разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и его дом и всё, что у него? Дело его рук Ты благословил, и его стада распространяются по земле; но простри Твою руку и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя? И Господь сказал сатане: вот, всё, что у него, в твоей руке; только на него не простирай твоей руки. И сатана отошёл от лица Господня. (Иов 1:6-12)

Сатана, тварное духовное существо воздействует на наш дух, подталкивая нас к неверному решению, к предательству Господа, к бунту против Его воли и против Его заповедей. Не гнушаясь ни клеветой (на иврите «сатана» значит – лжец, клеветник), ни угрозами, ни лестью, ни ложными посулами, он и его бесы (одна треть всех ангелов, последовавшая за ним), терзают наши души, вводя нас в соблазны и навязывая нам свой выбор. Однако и на них не можем мы свалить всё бремя вины за содеянные нами проступки и преступления. Как бы ни был коварен диавол, и как бы ни были изощрённы его слуги, мы сами, по нашей вольной волюшке, принимаем решение и сами отвечаем за него. И только за эти решения, принятые свободно и сознательно, мы несём перед Господом полную меру ответственности.

Но как же нам не ошибиться в выборе, если со времён Адама наши души поражены грехом, наши сердца ослеплены или уж во всяком случае близоруки и беспомощны? Ответ на это очень прост: мы с вами были бы положительно обречены на сплошные ошибки и неудачи – если бы ни Христос. Только положившись на Него, только доверившись Ему, только следуя за Ним, мы в состоянии побороть любые искушения, припасённые для нас сатаной. И это вовсе не значит, что, предавшись Господу, мы избавляемся от всякой необходимости самостоятельно принимать какие-либо решения вообще: Ему, дескать, видней, Он, мол, всё усмотрит, и Сам всё совершит по Своей воле, а я – смиренно устраняюсь и тут тихонько в уголке посижу. Если бы Господу нужно было такое, с позволения сказать, смирение с нашей стороны, то Он создал бы нас без ног, без рук, без головы, а с одним только «местом для сидения».

Следовать воле Божией, значит разумно, осведомлённо, ответственно, радостно и страстно принимать решение, делать выбор и деятельно осуществлять его в своей жизни. Ошибаться? Да. Спотыкаться? Да. И просить у Бога прощения? Конечно.

Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его. В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью; похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть. Не обманывайтесь, братия мои возлюбленные. (Иак. 1:12-16)

Аминь