Один мой профессор как-то сказал: «Люблю спорить с неверующими. Ничто так не убеждает меня в моей правоте, как слабость их аргументов». И на самом деле, есть в этом что-то захватывающее и почти искусительное: как будто подходишь к краю пропасти и заглядываешь в её бездонную черноту, а то ещё и попрыгаешь на одной ножке над самым обрывом, мол, если то, на чём я стою, действительно, «скала» и «твердыня», то чего мне опасаться. Это пусть они, «построившие дом на песке», трепещут и содрогаются.

Впрочем, искусительного в этом, на самом-то деле, нет ни сколечко. И подвергать свою веру в Бога испытанию на прочность и на износ, на мой взгляд, человеку совершенно необходимо во избежании по крайней мере одной из двух одинаково коварных крайностей, в которые он иначе впадает почти неизбежно. Первая из их этих опасностей заключается в том, что, не подвергая себя сколько-ниубдь серьёзным испытаниям – интеллектуальным, эмоциональным или опытно-житейским – «мускул» нашей веры в отсутствие таких тренировок и нагрузок как бы атрофируется, т.е., теряет ту упругость и силу, которая совершенно необходима для нашего здорового и бодрого житья-бытья. А ослабевший организм, как известно, легче подвергается всякого рода бактериальным и вирусным хворобам, которыми так и кишит наша духовная среда обитания. Не поддерживая себя в хорошей форме, не упражняя свой ум и, главное, своё сердце в вере, мы подчас незаметно, но неуклонно доводим себя до состояния полного истощения и духовной несостоятельности. Ведь вера, это не набор сведений и не сумма знаний, а навык, умение, т.е. способность разумно и трезво принимать решения и предпринимать действия, угодные Богу, следующие Его благой воле. Не очертя голову и не зажмурившись от страха, а радостно и уверенно совершая «дело веры», как называл это апостол Павел. Подобно другим навыкам и умениям – интеллектуальным, физическим, языковым и т.д. – вера, в отсутствии применения и «упражнения» в ней, может и вовсе потерять свою силу и жизнеспособность.

Никогда не забуду того почти животного ужаса, который я испытал как-то давным-давно ещё в Москве, будучи приглашённым в качестве переводчика на встречу со студентом, кажется, из Канады или Америки. Закончив за пять-шесть лет до этого английскую спецшколу, я нисколько не сомневался, что стоит мне только снова оказаться в англо-говорящей среде и раскрыть рот, как из него польётся, ну если не Шекспир, то уж по меньшей мере О'Генри. Меня, конечно, отчасти смущало, что со времени окончания школы мне как-то особенно не приходилось ни читать, ни разговаривать по-английски, кроме, может быть, отдельных фраз или популярных песенок, да ещё, пожалуй, тех нескольких стихотворений, которые и сегодня, разбуди меня посреди ночи, я отчеканю, да ещё с выражением. А вот мыслить по-английски, следить за чужой мыслью и, в настоящем смысле слова, общаться по-английски я, как оказалось, совершенно разучился. Каково же было моё потрясение, и каков был стыд, когда я после первых же двух-трёх фраз и обмена двумя-тремя ничего в частности не значащими приветствиями вдруг обнаружил, что, знать-то я, может, ещё что-то и знаю, помнить-то помню, но вот навыка, умения это знание употребить у меня, оказывается, и след простыл. И так я был посрамлён и до такой степени ужаснулся этой потере, что с тех пор завёл себе правило, хоть раз в неделю-две проводить хоть несколько часов в англоязычной компании. Будучи тогда ещё совсем недавним выпускником одного славного московского вуза и работая в то время экскурсоводом в московском Кремле, мне это, понятно, не стоило большого труда, и уже через год-полтора я понемногу начала восстанавливать утраченный было язык.  

Нечто подобное зачастую происходит и с нашей верой во Христа, когда мы, из самых, конечно, лучших побуждений – «бережёного Бог бережёт» – избегаем подвергать её чьему-либо агрессивному и, не дай Господь, оскорбительному для наших трепетных чувств слову или действию. Мы окружаем себя этакой едва проницаемой извне аурой благовидности и одухотворённости, что никому и в голову не приходит обратиться к нам с прямым и, по сути, естественным вопросом: «а почему, собственно?». И беда в данном случае не только в том, что человек уйдёт от вас не солоно хлебавши, сколько в том, что сами вы так и останетесь в святом неведении того, что вера ваша, подобно моему английскому, давно уже перестала быть.

И вторая, не менее опасная, хотя и совершенно противоположного свойства, метаморфоза может с не меньшей вероятностью произойти с нашей верой, реши мы сохранить и уберечь её от испытаний. Взялись мы однажды за дело нашей веры нешуточно, отвели и посвятили ему немалое время и великие усилия ума и сердца – и в результате выработали в себе некую стройную и прочную систему взглядов и убеждений, укоренённых в Слове Божием и отражённого в традиции нашей церкви. Всему в ней нашлось своё место, и нет такого вопроса, на который не имелось бы уже более или менее походящего ответа, опять-таки должным образом укоренённого и отражённого. И вот, уже ничего не надо придумывать, ничего решать, ни в чём разбирать – следует лишь вспомнить, к какой из известных категорий этот вопрос относится, и выдать подобающий ответ, подперев его ради придания устойчивости, даже не цитатами, а для пущей научности сносками, типа: «Исходя из Ин. 3:16 и памятуя про Рим. 5:8, становится понятно, что Еф. 2:8» или «А 367 святых отцов Седьмого Вселенского Собора что по этому поводу утвердили, знаете? Ну, а тогда о чём с вами можно разговаривать» и т.д. В результате, из твёрдой и нерушимой вера наша превращается в затверженную и неприкаемую, и пользы от неё – даже и для самого такого горе-верующего – ну, решительно никакой! Ибо не может быть мёртвой веры в живого Бога! Это же, извините за выражение, полнейший оксюморон.

Так как же быть? Как избежать этих напастей и, в то же время, не подвергнуться искушению выше наших сил? Как сопрячь, с одной стороны, «ни пометайте бисер ваших пред свиньями» и, с другой, «пойдите и научите все народы»? Как совместить «Испытывайте самих себя, в вере ли вы» и – «не искушайте Господа, твёрдо храните заповеди Его»? Как, с одной стороны, не закоснеть в своих собственных домыслах и предрассудках, в которые неминуемо перерождается омертвевшая вера в Бога, а, с другой, не поддаться соблазну и, как пишется в Деяниях Апостольских «не увлечься философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира»? Наверное, единого рецепта прописывать всем и каждому не стоит. Жизнь богаче любых предписаний, людские души глубже и многоцветнее самых изящных и изощрённых графиков и схем, и Бог наш превосходит величием и премудростью Своею всякое человеческое прозрение и откровение! И этого надо не бояться, а – радоваться этому!

Следует радоваться всякому случаю представить самое сокровенное и самое, что ни на есть, Святая Святых своей веры в Бога – на позорище, т.е., буквально, на всеобщее обозрение. Во-первых, это «самое сокровенное», бережно нами хранимое от прямых и порой жгучих лучей действительности, имеет свойство в этой искусственной атмосфере незаметно для нас отмирать, и, стало быть, проветривать эти наши закрома необходимо хотя бы из соображений собственной духовной гигиены. И, конечно, во-вторых, в большинстве случаев наша вера, если она жива, крепка и здорова, то, отразив самые едкие нападки и инсинуации, она тем самым очистится от почти наверняка успевшей нарасти на ней коросты культурных и этнических примесей, оздоровится и ещё более укрепится в своём стоянии. И первое, и второе, полезно, главным образом, нам самим, но, в свою очередь, оборачивается благотворно и для нападающих и критикующих. Ничто так не способно убедить человека в необходимости пересмотреть его взгляды, как наша с вами готовность серьёзно и честно пересмотреть наши собственные.

В свете всего только что сказанного, трудно себе представить большее удовольствие, чем только что мною испытанное от чтения книжки д-ра Барта Эрдмана «Истина и фантазия в ‘Коде Да Винчи'» с до смешного претенциозным и саморазоблачительным подзаголовком: «Откровение историка о том, что нам на самом деле известно об Иисусе, Марии Магдалине и императоре Константине». Ну, как не умилиться тут самозабвенной наивности милейшего доктора исторических наук и профессора кафедры религиоведения Университета Северной Каролины, возомнившего о своей науке этакое особое и только ей присущее свойство – знать что-либо «на самом деле».

Существуют, мол, всякого рода беллетристические выдумки, вроде того же «Кода Да Винчи» – подчас увлекательные, но не выдерживающие никакой серьёзной критики в смысле их исторической достоверности. Ведь, согласитесь что, заявив в самом начале книги, что все исторические сведения приведены в ней без малейшего изменения, уважаемый Дэн Браун, автор упомянутого и весьма нашумевшего «Кода Да Винчи», по-видимому, не полагал же нас столь наивными, чтобы поверить в это! Мало ли чего он ещё в этой книжке выдумал, и само это заявление, являясь частью детективного романа, является, таким образом, не более, не менее, как литературным приёмом, призванным усилить эффект подлинности происходящего. А потому особого доверия к сенсационным археологическим открытиям, потрясающим самые основы христианского вероучения, будто бы содержащимся в этом детективе, питать никак не приходится. Это понятно.

Теперь, возьмём авторов, как называет их уважаемый историк (не Браун, конечно, а Эрдман), «независимых», т.е., тех историков и литераторов, в произведениях которых упоминания о жизни Христа, Его учеников и ранней церкви встречаются чрезвычайно редко и, зачастую не соответствуют Евангельскому повествованию и учению. Будучи в большинстве своём придворным летописцами, они, понятно, отражали в своих рукописях, что называется, «партийную линию», которая во времена римских императоров-язычников не отражалась особенной симпатией к верующим во Христа – вплоть до скармливания их львам на аренах. Так вот, оказывается, только те сведения о Христе, которые эти заведомо продажные, с позволения сказать, историки сочли нужным упомянуть в своих манускриптах, могут удостоиться нашего доверия. То есть, если бы, например, язычник-летописец, прославляющий язычника-императора, вдруг представил нам письменное свидетельство Божественности Христа, то тогда – и лишь тогда – нам следовало бы в него поверить. А поскольку, дескать, ничего подобного не наблюдается, то – извините, не верим. Ну, не чудо ли это «научное мышление»? Или вот, ещё один подобный же бриллиант эрбдмановской исторической мысли: Библейские Писания и свидетельства христианских авторов, оказывается, ошибочны, уже потому, что писали их люди, верующие в Бога, а, стало быть, не способные судить о том, чему они были свидетелями и участниками. Но ведь в таком случае ничьему вообще свидетельству верить нельзя, ибо пишут и свидетельствуют люди всегда и исключительно о том, во что верят! Придворные историки верили во всесилие своих патронов и прославляли их могущество. Современные атеисты верят во всесилие неживой материи и поют дифирамбы «матушке Земле», батюшке-Дарвину или пра-пра-дедушек Биг-Бэнгу. Почему же вдруг оказывается так удивительно уважаемому доктору Эрдману и так невероятно свидетельство христиан о ими испытанном, виденном и слышанном?

Похоже, взявшись за разоблачение литературных уловок «Кода Да Винчи», наш горе-историк, в полемическом задоре неожиданно разоблачил и самого себя, и свой якобы исключительный взгляд на историю. Впрочем, иначе ведь и быть не могло, ибо, чем является его заявление «о том, что нам на самом деле известно», если ни таким же точно литературным приёмом, которым воспользовался ради «эффекта правдивости» критикуемый им автор? Видимо, наша современная духовная культура так называемых «реалити-шоу», основанных на подлинности происходящего подтолкнула, как одного, так и другого, автора к этому дешёвому трюку. Благодаря ему, можно не особенно утруждать себя ни созданием оригинальной литературной образности, ни археологическими изысканиями, ни даже элементарной логикой, ибо почти любое заявление или описание воспринимается легковерной публикой, что называется, на веру, стоит лишь снабдить его узнаваемым ярлычком «доподлинно известного», «всамделешнего» или «научно доказанного». Хочется, впрочем, верить, что большинство читателей сумело раскусить уловку, и нашего «общего среднего» образования большинству из нас хватило на то, чтобы не попасться на этот крючок.

И я никак не могу согласиться с воинственным кличем тех ревнителей веры, которые добивались запрета «Кода Да Винчи», изъятия тиражей и даже уничтожения книги. Тут я совершенно согласен с Эрдманом: как бы то ни было, а роман этот многих обратил к более внимательному отношению к содержанию своей веры Бога и заставил более серьёзно взглянуть на историческое наследие Церкви Христовой. И, конечно, важнее всего, что возникшие при этом беседы и споры, возможно, кого-то подтолкнули ближе к Господу, кого-то укрепили в вере, а в ком-то – возродили и оживили её.

Дай-то Бог!