Мат. 7:7-8:  Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.

Русскому человеку попросить или поблагодарить – легче повеситься. Сначала я думал, что это я один такой: даже выговорить слово «пожалуйста» мне было как-то не то что неудобно, а – затруднительно. Вроде бы я таким образом ставил человека в неловкое положение, когда он уже не мог мне отказать, даже если не очень хотел или на самом деле был не в состоянии ответить положительно. И, дабы избежать этой обоюдной неловкости, я всячески исхитрялся, чтобы только не употребить этого затруднительного просительногооборота. Вместо того, чтобы прямо сказать: «Дайте мне, пожалуйста, то-то и то-то» или «Сделайте это для меня, пожалуйста», я, мечтательно и отвлечённо закатывая глаза, произносил будто бы в пространство: «Вот было бы здорово получить то-то и то-то» или «К такому-то числу надо бы как-нибудь сделать вот это самое». С одной стороны, получалось, что человек оказывался в курсе моей нужды, а с другой – я его ни о чём не просил, и он может преспокойно жить дальше, не обременяя себя долгом выполнения моей просьбы и не стыдясь своего отказа в исполнении моего пожелания. Да и я себя чувствовал при этом гораздо легче: если мне не помогали, то я не винил себя за то, что не обратился за помощью; но даже если моё «скрытое» пожелание было исполнено, мне не приходилось за него никого благодарить, поскольку ведь я, собственно, и не просил ни о чём.

Я много, за что благодарен Америке, но особенно, наверное, за то, что она научила мня просить и благодарить. Просто. Спокойно. Искренне. Не стыдясь и не исхищряясь. Приехав сюда по собственной воле, а не в силу каких-либо вынудивших меня к этому условий или обстоятельств, я оказался посреди людей, которые мне ничем не были обязаны, и в стране, которая мне ничего не была должна. А, с другой стороны, я был настолько нищ, предложить этим людям и этой стране в оплату за оказываемое добро в первое время ничем не мог. Единственное, что мне оставалось делать, это – просить.

Впрочем, будучи человеком вполне советского воспитания, я сначала, конечно, перебрал, по крайней мере, теоретически и умозрительно, все другие варианты. Во-первых,потребовать того, что мне положено по закону: раз я «неимущий», значит мне должны предоставить всякие дармовые блага и пособия. Каково же было моё удивление, когда оказалось, что несмотря на то, что никто ничего мне здесь не должен, а с другой – готов и даже рад помочь, стоит мне только...

Во-вторых, можно было, согласно моему тогдашнему опять-таки вполне совковому сознанию, эту страну без малейшего зазрения совести обмануть, как это было общепринято в Союзе. Пусть безгрешный бросит в меня камень, а я готов публично признаться и покаятся в том, что изготовление справок, разной степени липовости, для меня тогда и там не представляло ни малейшей моральной проблемы. Совесткое государство в открытую и бесцеремонно грабило своих граждан, и граждане считали себя в полном моральном праве отвечать ему, государству, взаимностью. С этой-то рабской психологией я и приехал в свободную страну. Слава Богу, нашлись люди терпеливо и деликатно разъяснившие мне тогда, что возможно и совершенно иное отношение к миру и к людскому сообществу, основанное на взаимном доверии, взаимной доброжелательности и взаимном приятии (т.е. по сути, на вере, надежде и любви). Догадайтесь, что это были за люди? Правильно – христиане.

Итак, ни требовать, ни лукавить я не стал, оставалось одно – просить. Как сейчас помню это чувство, знакомое мне прежде лишь по словам из романа Достоевского «Преступление и наказание», где господин Мармеладов говорит о том, что значит «просить безнадёжно». Только, в отличие от г-на Мармеладова, в моём случае, это чувство безнадёжностипроисходило всего-навсего из-за отсутствия опыта: я не знал, как это – возложить свою надежду на добрую волю человека, доверить себя его благоволению, оставив за ним полную свободу и полное право ответить мне согласием или отказом.

При этом я, конечно, был далёк от фаталистического «будь, что будет». Я просто не мог себе позволить возлагать заботу о своей семье на первых попавшихся людей или на какие-то посторонние организации. На мне, по-прежнему, лежала обязанность выявить нужду, найти средства её удовлетворения и сформулировать её убедительно для себя и для других. Но уже само решение я постепенно научился предоставлять тем людям, от которых оно зависило, даже не пытаясь манипулировать их чувствами, их свободой, их убеждениями. Как же мне было радостно и легко на душе, когда я обнаруживал, что они, оказывается, только и ждали, чтобы кого-нибудь облагодетельствовать, на кого-нибудь излить избыток своей доброты и материального изобилия, которым щедро наградил их Бог. Никакого давления или принуждения они бы не потерпели, и никаким лукавством их было ни пронять, но как начинали светиться их глаза и как расцветали их души, откликаясь на простые изъявления искренней нужды! Сколько восторженной деятельной любви они готовы были проявить в ответ на простодушное и незатейливое: «Дайте мне, пожалуйста...» Иногда бывало даже трудно понять, кто, собственно, благодетельствует, а кто эту благодать получает. В Прит. 22:8-9 об этом говорится так:

«Человека, доброхотно дающего, любит Бог, и недостаток дел его восполнит. Милосердый будет благословляем, потому что дает бедному от хлеба своего. Победу и честь приобретает дающий дары, и даже овладевает душею получающих оные».

В этих стихах меня больше всего поразило по-человечески совершенно невозможное сочетание слов «приобретает дающий». Смысл этого пародокса я стал понемногу понимать лишь тогда, когда сам научился давать, дарить, оказывать помощь не по долгу родства или дружбы, не во избежание неловкости отказа, и даже не ради приобретения вечного небесного богатства (что является мотивом, по сути, не менее, а даже более корыстным, чем ожидание земного денежного вознаграждения). «Доброхотно дающий», «милосердный» человек совершает добро охотно, из сердечной милости – т.е. не ради какой угодно прекрасной идеи, а из любви к ближнему, к нуждающемуся, к человеку. А потому, единственное, чем мы можем (и должны!) ответить на дар милосердия, это – не стремление сделать человеку ответную услугу, не обещание будущей расплаты той же монетой, а прославление Того, Кто зародил в человеке эту любовь, Кто побудил его к её изъявлению, и Кто предоставил ему средства для её излияния. Простое, но необыкновенно глубокое слово «спасибо», восходящее к древнерусскому «спас Бог», на мой взгляд, чрезвычайно полно выражает этот самый смысл: Бог спасает нас от гибели или страдания, подавая поддержку в нужде, ничего не требуя в замен. Ничего, кроме нашего признания в этом: спас Бог, спа-си-бо.

Почему же нам так трудно подчас даётся это слово? Почему нам иногда оказывается легче перенести настоящее лишение, чем поставить себя в положение просящего или, того страшнее, благодарящего? Тут, впрочем, следует сделать одну немаловажную оговорку: людям, верующим в Бога, и то, и другое даётся гораздо легче, но, заметьте, лишь в отношении прошений, обращённых к Богу, а не окружащим нас людям. Наши молитвы так часто превращаются в подробный и нескончаемый список прошений, для разнообразия чередуемый лишь благодарениями за исполнение прошений же, поданных в прошлые разы. Молитва (слово, происшедшее от «молва», т.е., разговор, беседа), призванная служить словесным выражением наших взаимоотношений с Господом, зачастую отражает лишь эту их сторону. Или, может быть, она отражает их правильно, и сами наши взаимоотношения со Христом посреди житейских наших забот свелись к «подай-принести».  А если это так, и ничего более святого и возвышенного, чем бесконечные прошения-благодарения, в нашей жизни нет, то нисколько не удивительно, что мы эту нашу «святыню» так неохотно обращаем к окружающим нас людям: «Кто они такие, чтобы мы ставили себя в столь унизительное по отношению к ним положение? Кто они такие, чтобы выслушивать наше самое сокровенное и лелелемое? Одно дело, просить у Бога, и совсем другое – у человека. Одно дело получать от Его щедрот, и другое – от человека. Одно дело выражать благодарность Ему, и другое – за человеком признать божественное движение души и жертвенную щедрость». Бог – там, в заоблачных высях, а человек – на этой падшей земле.

Но этому ли учит нас Господь? Такого ли почитания ожидает Он от нас с вами, когда мы наши земные, межчеловеческие взаимоотношения презираем и ставим ни во что, якобы, ради сохранения особых и ничего не имеющих с этим общего отношений с Богом? Может быть, нам кажется при этом, что мы таким образом приближаемся к Нему, возносясь от земного к Небесному, и что приравнивать наши земные взаимоотношения к Небесным значит низводить Божественное до человеческого, тленного и падшего? Боюсь, что происходит как раз обратное: наше общение с Богом становится всё более напыщенным, искусственным, отвлечённым и ритуальным, и, наоборот, реальность Его присутствия и участия в нашей жизни – становится всё менее ощутимой и всё менее явственной.

Смотрите, что происходит, когда мы молимся о нуждах друг друга. Сначала мы делимся друг с другом этими своими нуждами, как будто Бог на это время отворачивается в сторону и будто бы не слышит, о чём мы говорим, а мы, в свою очередь, ведём себя, как если бы Его в это время среди нас не было. Друг с другом, мы при этом говорим нормальным языком, спокойно, откровенно и естественно, ибо речь идёт о нашей реальной повседневной жизни. И вдруг, сразу вслед за этим, с нами происходит какая-то метаморфоза – речь наша становится напыщенной и витиеватой, напевной и чуть ли не стихотворной: мы «включили» в наш разговор Бога..., как если бы Он до этого каким-то образом в нём отсутствовал!

И мы ещё сетуем на то, что какие-то там другие церковные традиции и деноминации уж очень церемонны и ритуалистичны. А давайте, может быть, обратимся на самих себя и посмотрим, во что мы с вами превращаем живое и непосредственное общение с нашим Господом. Поистине свехчеловеческих, Божественных усилий стоило и стоит Ему Его неустанное стремление сблизиться с нами, стать нашим другом, явиться нам в максимално доступной нашим чувствам, разуму и сердцу степени и полноте. Воплотившись и явившись людям во Иисусе Христе, Он дал нам образец тех взаимоотношений, которыми мы, люди, должны быть связаны в жизни.

Ин. 13:34: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга».

Или у того же Иоанна в 1 Ин. 4:12: «Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас».

Реальность Божия присутствия мы с вами призваны явить миру не столько постоянным или попеременным вознесением очей горе и какими-то особыми, не всегда понятными непосвящённому человеку, восклицаниями, сколько вполне человеческими и в то же время вполне Божественными взаимоотношениями любви, заботы и сострадания, которыми должны быть проникнуты каждое наше слово, каждое наше действие, каждое наше решение – всё, к чему мы прикасаемся, и всё, чем окружаем себя.

Недавно у нас в городе побывал Далай Лама, один из виднейших современных духовных лидеров Востока. Его вера в Бога, при всей знаменательной разнице между его буддийским видением Божества и нашим христианским опытом общения и жизни со Христом, поразила меня тем, что по его собственным словам, Бог для него так же реален, как стул, на котором он сидит, лист бумаги, который он держит в руке, воздух, который он вдыхает и выдыхает. Только я бы, кроме того, добавил: и ещё реальнее, ибо Он всё это сотворил, и всё это продолжает быть реальностью лишь благодаря Его, Господа, на то благоволению, т.е., деятельному присутствию и заинтересованному участию в жизни сего тварного мира. Как же можем мы – как смеем мы! – делить мир на наш и Его: на мир, в котором Он присутствует и господствует, и мир, в котором живём (и господствуем?) мы сами. Как можем мы строить отношения между собой иначе, чемы мы относимся к Богу?

Иногда я слышу выражения типа «у нас в христианстве» или «в христианском мире», как будто существует некая область или народность, в которой только и властен Господь Бог, да и то не во всякое время, а в остальной вселенной властвует некто иной, а Господа будто бы и вовсе нет. Не много ли чести мы, таким образом, оказываем тому, кто её не достоин вовсе – диаволу? И ещё, подобные выражения напоминают мне школьные уроки по физике на тему о «Рентгене, изобретателе знаменитых лучей», или о «Попове, изобретателе радио». На самом деле, конечно, ни тот, ни другой ни того, ни другого не изобретали, но лишь открыли для человечества, которое, признав существование этих природных феноменов, зажило на много счастливее, богаче и радостнее, чем жило без них. Господь реально и равно присутствует и царствует в мире христианском, до-христианском, пост-христианском и даже анти-христианском. Его не надо «изобретать», Его лишь надо открыть, т.е., проповедать тем из людей, которые Его ещё не знают, а, стало быть, не ведают и того, насколько счастливее, полнее и совершеннее живётся с Ним, чем без Него. Надо лишь сделать Его пристутсвие в нашей жизни очевидным и реальным для людей, ещё не знающих Его. Как же сделать реальным Того, Кто и так – сама Реальность? Хороший вопрос. Я рад, что вы его задали.

Чтобы ответить на него, давайте вернёмся к тому, с чего мы начали: почему нам трудно просить и благодарить друг друга? Не потому ли, что мы не верим в Господне присутствие в жизни, в сердце, в душе каждого человека? Не потому ли, что мы разделяем мир на две неравные части: Божественную, где господствует закон любви и милости, и человеческую, где царит хаос, беззаконие и жестокосердие? Не потому ли, что нашей веры в Бога хватает в лучшем случае на самого Бога, да ещё изредка на нас самих, но уж никак не на окружающих нас людей? Не потому ли, что прося о помощи, мы ставим себя в то самое положение смиренной зависимости, которое так не свойственно нашей падшей, взбунтовавшейся на Бога природе? Не потому ли, что принесение человеку благодарности за оказанную помощь, заставляет нас «устами исповедать ко спасению»: спа-си-бо – а реальности спасения в нашей жизни как раз и не хватает?

«А что, если мне откажут? А что, если я не смогу убедить? А что, если мне дадут не то, о чём я просил?» Этими и подобными вопросами враг смущает нас с вами, порождая и культивируя в сердцах людей отношения недоверия, неприятия и нелюбви. И венцом его торжества бывает ситуация, когда мы, постеснявшись обратиться друг к другу, возносим нашу нужду Господу в публичной молитве: «Боже мой, если Тебе угодно, откликнись на мою нужду в том-то и том-то!» или «Господи, соверши чудо, чтобы кто-нибудь помог мне в том-то и том-то!» Подобные «молитвы» – верный знак раздвоенности души человека или нелюбовной атмосферы в собрании верующих, будь то семья или церковь.

Значит ли, однако, что сомнения наши – всегда «от лукавого», и что, на самом деле, ни Бог, ни верующие в Него нам никогда не откажут, всегда поймут нашу нужду и ответят на неё именно так, как нам того хотелось? Конечно, нет. Сами вопросы и сомнения –вполне правомерны, и дело, очевидно, не в них самих. Лукавый лишь делает из вопроса проблему, якобы, не позволяющую даже приступить к самому существу дела. И от Господа, и от искренне верующих в Него, мы с вами можем (и должны!) ожидать любого из трёх возможных ответов: да, нет или подожди. Впрочем, есть, конечно, и четвёртый: «Ты сам не знаешь, чего ты просишь», но мы его оставим Богу, ибо Ему на самом деле видней.

 Но как же тогда просить, если ты заранее не знаешь ответа? По-моему, именно потому и надо просить, что мы не знаем ответа. Мы у Господа просим того, чего мы хотим; Он даёт нам то, что нам надо. Действуя в сердцах людей, к которым мы обращаемся за помощью, Дух Святой производит Свой труд, побуждая их помочь нам и предоставляя в их распоражение средства для этой помощи. Доверяя себя другому, мы, таким образом, предоставляем Духу поле деятельности в душе человека. И, получив тот или иной ответ на своё прошение, мы, в свою очередь, должны прислушаться к тому, что Господь проговаривает нам таким образом, прежде чем возмущаться по поводу своих неоправдавшихся ожиданий. Ни одна просьба не останется без ответа, кроме, конечно, тех, которые не была принесены.

Мат. 7:7-8:  Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.

Предоставляя себя благой воле другого человека, мы с вами не только являем миру образец смирения и благодарности, но и предоставляем этому человеку возможность явить образец истинной любви, т.е., реальное присутствие в мире самого Бога.

«Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть (т.е., реально присутствует) в нас».

Аминь.